Смерть порождает жизнь: как упавшие деревья спасают лес

— Как-то раз пару лет назад я был вынужден взять на однодневный полевой выезд дочку — ей тогда было три года. Дочь вначале весело перешагивала через все валежины, но потом устала и сердито спросила, кто набросал весь этот мусор. Это был неожиданный вопрос, и я стал думать, откуда он мог взяться, — вспоминает Дмитрий Щигель, биолог, доцент Университета Хельсинки.

По его словам, менталитет чистоты и порядка навязывается нам с детства. Мы сами просим детей убирать игрушки перед сном, очень рано выучиваем, что чистая комната — это хорошо, а разбросанные игрушки — плохо:— Добавьте к этому увлечение пустыми пространствами, строгим лаконичным дизайном, — рассуждает Дмитрий. — Чисто и пустынно — значит, хорошо и красиво. И этот городской «квартирный менталитет» очень многие, не задумываясь, распространяют на лес.

Дмитрий — москвич, но, проводя исследования, изучает жизнь мёртвой древесины почти по всей Северной Европе. По его словам, восприятие леса и мёртвых деревьев разнится от страны к стране. На постсоветском пространстве к валяющимся в лесопарках колодам и пням отношение, к сожалению, в основном «лавочно-помоечное».

Поджечь упавшее дерево или выбросить мусор в дупло кое-где до сих пор в порядке вещей.

В тех европейских странах, где леса вырублены очень давно, дремучие чащи и старые деревья, по словам Дмитрия, обретают ценность как утраченный ландшафт:

— Такое отношение вызывает в памяти работы старых мастеров: на их пейзажах то и дело попадаются деревья с отмершими верхушками. Понятный современникам мрачный символизм этих картин сегодня утрачен, они стали восприниматься как волшебные изображения исчезающей природы.

Под определение «мёртвая древесина» подпадают сухостои и валежник, а также отмершие фрагменты живых деревьев, например дупла, трухлявая часть стволов, сухие ветви и корни. Всё это формирует разнообразную среду обитания для множества грибов, животных и растений.

Жизнь более половины видов, обитающих в естественном лесу, так или иначе связана с мёртвыми деревьями. Для большинства из них отжившие деревья — это полноценный дом, без которого они не выживут.

— Мёртвая древесина выступает ещё и хранилищем органической материи, углерода и азота, а также больших запасов воды, — рассказывает Павел Павлачик, польский исследователь мёртвой древесины. — Стволы деревьев в речке или ручье формируют водные потоки, направляют их бег, обеспечивают разнообразие русла.

Мёртвая древесина регулирует лесную экосистему, влияет на взаимоотношение зверей и растительности. Для одних видов упавшие деревья — тропы, для других — барьеры.

— Мёртвые деревья оберегают подрост от поедания крупными травоядными, — продолжает Павел. По словам учёного, некоторые деревья охотнее возобновляются на валежнике. На разлагающихся стволах часто появляются молодые елочки — так они могут выжить в плотном подлеске или в болотистом ольшанике. Поросший крохотными деревцами ствол старого поваленного дерева или пня, а то и полностью заросшая молодыми деревьями валежина — типичная картина для старовозрастных естественных лесов.

Умирающее или даже ещё вполне живое дерево одними из первых заселяют грибы.

— Грибные сообщества в мёртвой древесине — это очень сложная система, — делится наблюдениями молодая исследовательница из Финляндии Мария Фатикова. — Если грибных сообществ в лесу стало меньше, как по количеству, так и по разнообразию, то это, как правило, тревожный показатель.

По словам Марии, благополучие лесных грибов зависит от большого числа факторов:

— Некоторые грибы настолько узко специализированы, что одно и то же мёртвое дерево может поддерживать существование множества видов: в процессе разложения дерева одни виды грибов заселяют ветки, другие — дупла, третьи селятся под корой; некоторым грибам нужен свет, какие-то предпочитают тень.

Разлагая древесину, грибы при этом и сами служат субстратом питания для многих насекомых, в особенности для жуков и двукрылых.

Насекомые, как и грибы, — утилизаторы древесины. Они участвуют в круговороте веществ в лесу, в том числе чрезвычайно важны для почвообразования. Личинки редкого жука-оленя прокладывают сеть ходов в трухлявой древесине и, разрыхляя её, обеспечивают доступ воздуха и спор грибов для дальнейшего разложения. По словам Дмитрия Щигеля, благодаря небольшим размерам, умению летать и чрезвычайно острой чувствительности к запахам насекомые прямо или косвенно участвуют практически во всех процессах потребления лесной органики, как живой, так и мёртвой.

В результате огромный «организм» — лес — функционирует более или менее бесперебойно.

В естественном лесу, где все происходит без вмешательства человека, создаётся особая организация пространства. Жизнь организмов, не способных активно двигаться или преодолевать значительные расстояния (а это грибы, мхи, лишайники, многие насекомые), напрямую зависит от количества мёртвых деревьев.

Например, большинству трутовиков для образования плодовых тел и размножения необходимо, чтобы встретились две неродственные грибницы. А это означает, что в какой-то период на один и тот же подходящий ствол должны упасть и прорасти на нём по крайней мере две споры. Вероятность успеха такого двойного приземления и заселения стремительно падает с увеличением расстояния до подходящего «нового дома».

— На болоте Ельня мои коллеги обнаружили гнездо сокола дербника, — рассказывает беларусский орнитолог Денис Китель. — Птица нашла под поваленным деревом какую-то нишу, свила гнездо и вывела птенцов. Даже мёртвое, дерево продолжает давать приют многим видам.

— Посмотри, какие живописные завалы! — восклицает волонтёр Фонда природного наследия Катерина Борисенко. Пока Катя пытается запечатлеть красоту девственной еловой чащи в Подкарпатье — заповедном краю на юго-востоке Польши, я осматриваю местность. Бывает, попав в лес, утрачиваешь связь с реальностью: ты словно в павильоне, посреди декораций к фильму-сказке. Быстрый ручей разрезает надвое небольшой холм, на котором красуются поваленные столетние ели, обильно поросшие мхом, — посреди этой невероятной красоты легко представить хоть Бабу-Ягу, хоть пряничный домик из сказки братьев Гримм, хоть медвежат с картины Шишкина.

Прислонившись к поваленному стволу ели, отдыхаем: весь день мы искали мох Buxbaumia viridis, названный в честь немецкого естествоиспытателя, первого профессора ботаники и натуральной истории Петербургской Академии наук Иоганна Христиана Буксбаума, открывшего этот вид в устье Волги. Увидеть крохотную буксбаумию зелёную можно всего два раза в год, весной и осенью, когда появляются спорофиты — относительно крупные коробочки на ножках. Это очень прихотливый мох и очень редкий, что неудивительно.

— Буксбаумия сильно зависит от уровня освещённости, а для произрастания ей нужны мёртвые деревья не меньше полуметра в диаметре, упавшие в ручьи и небольшие горные реки, — объясняет глава Фонда природного наследия Радек Михальский.

Эколог утверждает, что вырубки вокруг местообитаний этого мха крайне вредны — взыскательная буксбаумия служит важным индикатором естественных лесов.

Мёртвые деревья — основа сложных динамически устойчивых экосистем, развивающихся на протяжении многих десятилетий. Например, существование редкого белоспинного дятла зависит от наличия на достаточно обширной территории мёртвых стоящих деревьев, годных для строительства дупла. Живут эти дятлы в своих дуплах только год, но потом десятки лет, пока дерево не упадёт, его будут использовать другие виды.

— Дятлы, — говорит Денис Китель, — основные поставщики дупел для многих других птиц и млекопитающих: мухоловок, нескольких видов синиц, поползней, вертишеек. Все они могут использовать дупла как места для гнездования. Из млекопитающих дупла привлекают мышей, потом в них могут поселиться летучие мыши — цепочку можно раскручивать очень долго!

Жизнь многих лесных зверей и птиц, таких как неясыть серая, во многом зависит от наличия мёртвой древесины. Дуплистые, поваленные деревья, вывороченные корни и сухостой обеспечивают эти и другие виды жилищем. 

Обычная ночь в начале июня; под лягушачий аккомпанемент мы выходим на опушку леса, где растут старые дуплистые ивы. Мы — это я и два украинских исследователя, Елена Годлевская и Сергей Ребров. Елена и Сергей изучают летучих мышей в региональном ландшафтном парке «Межреченский» в междуречье Днепра и Десны.

У летучих мышей проблема с дуплами стоит крайне остро.

— Конечности и зубки этих животных не приспособлены для того, чтобы строить себе убежище, — объясняет Елена Годлевская. — А между тем они в этих убежищах-квартирках очень нуждаются.

Некоторые виды приучились жить рядом с человеком, но остаются и те, что привязаны к дуплам.

— Малая вечерница в постройках не поселяется. То есть нет дупел, нет старого леса — нет и вида, — констатирует Елена.

Итальянские зоологи в ходе недавнего исследования пришли к выводу: в течение одного сезона колонии рукокрылых нужно 20−30 дуплистых или сухостойных деревьев.

— В Голосеевском лесу, национальном парке в границах Киева, мы нашли колонию в старом дубе, — вспоминает Годлевская. — Когда через два дня мы пришли, чтобы исследовать животных, оказалось, что они уже в соседнем дереве.

Зачем рукокрылым эти постоянные переезды с места на место? Главная причина — отсутствие «канализации». В достаточно небольшой полости дупла стремительно накапливается помёт. Как только объём заполняется, приходится искать новый дом. О чём говорят эти факты? О том, что практика лесников оставлять на один квартал по два-три старых дерева, а остальные вырубать, рукокрылых не спасает.

Помимо решения «квартирного вопроса» для летучих мышей важна пространственная организация леса.

— Одно дело, когда растёт лес сплошной, монокультурный, который специально высаживают и искусственно поддерживают, другое — когда всё идёт естественно, своим чередом. Старые деревья выпадают, образуются поляны. Поляны, в свою очередь, начинают зарастать — на них появляются новые виды съедобных насекомых, формируются возможности подлётов к ним, — объясняет Сергей Ребров.

Много деревьев — ещё не лес.

Регулярные лесопосадки не только выглядят уныло, но и не способны противостоять экологическим вызовам. Например, таким как распространение жука короеда-типографа, кошмара всех лесников.

Дмитрий Щигель объясняет, как связана пространственная организация леса и размер популяции жука:

— Когда численность короеда превышает определённые пороговые границы, возникает массовая вспышка. В естественном разновозрастном лесу, где есть огромные ели и маленькие ёлочки, где есть деревья тонкие и длинные, широкие и толстые, есть и поляны, и валежник, разнородность леса служит естественным буфером. В таком лесу, если вспышка численности вредителя и возникает где-то на небольшом участке, возможности для расселения у жука ограничены. Возникнет масса естественных преград: одно дерево зальёт жуков смолой, другое чересчур тонкое, третье слишком трухлявое… В лесопосадках все деревья одного возраста и происхождения, они все равны перед врагом: если одно уязвимо, то уязвимы все.

Россия сейчас подходит к тому этапу лесопользования, на котором находились скандинавские страны в 1950–1960-х годах. По словам Константина Кобякова, координатора WWF России по лесам высокой природоохранной ценности, у нас наблюдается кризис модели пионерного освоения.

— Неосвоенные леса, где ранее не ступала нога лесоруба, кончаются, — поясняет Кобяков. — Вернее, их у нас ещё много, но это уже леса, расположенные очень далеко от дорог, а также заболоченные, горные, малопродуктивные. То есть практически не осталось таких вот хороших доступных лесов, которые можно просто вырубить и уйти, ничего не вкладывая в лесное хозяйство.

Даже если не брать в расчёт ущерб экосистемам от полного исчезновения естественных лесов, модель «пришёл-увидел-спилил» исчерпает себя по чисто экономическим причинам. И очень скоро лесную промышленность ждет серьёзный кризис недостатка сырья.

В такой ситуации лесопромышленники и управляющие лесами ведомства всё чаще стали задумываться о скандинавской системе интенсивного лесопользования — от собирательства к огороду — когда внедряются технологии выращивания и заготовки леса (в дело идёт вся древесная масса, вплоть до веток, пней, хвои, листвы).

— Это хорошая, экономически жизнеспособная модель, — отмечает Константин Кобяков. — Единственным перегибом, если говорить о том, как она работает в скандинавских странах, стало её практически повсеместное распространение, что нанесло очень серьёзный удар по биоразнообразию.

Эксперт утверждает, что при разумном внедрении новая система позволит сохранить оставшиеся массивы девственных лесов. Это может стать хорошей новостью для сибирской тайги или для Республики Коми с её рекордной для Европы площадью девственных лесов — 7,8% от территории.

Но что же делать тем регионам, где первозданных лесов практически не осталось? Сохранять мёртвую древесину.

Чем дальше лесная система от естественного состояния, тем больше нужно усилий для её поддержания, отмечает Павел Павлачик, ссылаясь на данные различных европейских исследований:

— Для сохранения устойчивости лесов нужно оставлять от 20 до 50 кубометров мёртвой древесины на гектар — в зависимости от типа леса. Это граничные показатели. Если умерших деревьев меньше, то биоразнообразие существенно снижается. Для сравнения: в естественных лесах объём валежника может превышать 100, а в ряде случаев и 500 кубометров на гектар.

Для человека такие дебри практически непроходимы, но, по словам учёного, они являются определяющими для выживания некоторых видов. Впрочем, в большинстве случаев, утверждает Павлачик, важнее не количество, а качество — наличие достаточно толстых валежин на разных стадиях разложения. В природе смерть порождает новую жизнь — без мёртвой древесины стабильность лесных экосистем оказывается под угрозой.

---

Перепечатка материалов «Багны» возможна только с письменного разрешения редакции.

Публикация финансируется Шведским агентством по международному развитию и сотрудничеству «Сида». «Сида» необязательно разделяет мнение, выраженное в этом материале. Ответственность за его содержание целиком возлагается на ОО «Багна».